— Нет. Вставай, — сказала она и подняла мальчика на ноги.

Впрочем, после того, как они миновали два красных света, Раджи все понял. Он ткнул пальцем в ее стиснутый кулачок.

— Белый человек дал тебе денег. У тебя есть деньги!

Она подошла к стоявшему у обочины авторикше:

— Гавань — это в какую сторону?

Водитель зевнул:

— Нет у меня денег. Проваливай!

— Я же не денег прошу. Я спрашиваю, где Гавань.

— А я тебе уже сказал: от меня ты ничего не получишь!

Соумия плюнула ему в лицо, схватила брата за руку, и оба побежали что было мочи.

Следующий водитель авторикши, к которому Соумия обратилась с вопросом, оказался человеком добрым.

— До Гавани путь долгий, очень долгий. Может, на автобусе поедете? Туда ходит триста сорок третий. А пешком вам часа два топать, это самое малое.

— У нас денег нет, дяденька.

Водитель дал им монетку в одну рупию и спросил:

— А родители-то ваши где?

Они сели в автобус, заплатили кондуктору.

— Где сходить будете? — крикнул он.

— В порту.

— Этот автобус в порт не идет. Вам нужен номер триста сорок три. А это номер…

Они вылезли из автобуса и пошли пешком.

И пришли к перекрестку Источника Холодной Воды. Здесь, как обычно, работал мальчик — однорукий и одноногий; он скакал на одной ноге от машины к машине — да так шустро, что Соумии никогда не удавалось опередить его, — и просил милостыню. Сегодня кто-то подал ему редиску, большую и белую, и он постукивал ею в ветровые стекла машин, чтобы на него обратили внимание.

— Не смейте здесь попрошайничать, сукины дети! — крикнул он Соумии с Раджи и угрожающе замахнулся редиской.

Они показали ему языки и закричали:

— Урод! Мерзкий урод!

Спустя еще час Раджи расплакался и дальше идти отказался, и Соумии, чтобы покормить его, пришлось порыться в мусорном баке. Она нашла там картонку с двумя печеньями, по одному на каждого.

Пошли дальше. Вскоре у Раджи захлюпало в носу.

— Пахнет морем.

И Соумия тоже услышала этот запах.

Они прибавили шагу. И вот что увидели по пути: мужчину, который вырисовывал на стоявшем при дороге рекламном щите английские слова; двух котов, дравшихся на крыше белого «Фиата»; нагруженную дровами конную телегу; шедшего по середине шоссе слона с охапкой листьев дерева ним на спине; разбитую в аварии машину; дохлую ворону с прижатыми к груди окоченелыми лапками и вспоротым животом, в котором кишмя кишели черные муравьи.

Та к они добрались до Гавани.

Над морем садилось солнце. Дети шли мимо переполненных людьми базаров, отыскивая парк.

— В Гавани нет парков, — сказал им торговавший арахисом старик-мусульманин, — потому здесь и воздух такой плохой. Вы не туда зашли, ребятки.

И, увидев, как вытянулись их лица, старик дал им горсть орехов — пожуйте.

Раджи аж взвыл. Он так проголодался… на черта ему орехи! Он запустил ими в мусульманина, и тот обозвал его дьяволенком.

Раджи это разозлило настолько, что он бросил сестру и побежал куда глаза глядят, а она припустилась за ним, однако догнать брата не смогла — пока он сам не остановился.

— Смотри! — взвизгнул он, указывая на череду калек, сидевших с перебинтованными руками и ногами перед домом с белым куполом.

Дети опасливо миновали прокаженных. И увидели человека, который лежал на скамье, закрыв перекрещенными ладонями лицо, и тяжело дышал. Пройдя мимо этой скамьи, Соумия заметила на берегу, у самого края воды, маленький зеленый сквер.

Тут уж и Раджи притих.

В сквере было шумно. Полицейский лупил по щекам мужчину, очень смуглого:

— Ты туфли украл? Ты?

Очень смуглый мужчина только головой мотал. Полицейский ударил его сильнее:

— Сын лысой женщины, нажрешься дури, а после обувь воруешь? Ах ты…

За кустами, совсем рядом с детьми, прятались трое беловолосых мужчин. Они замахали руками, подзывая к себе Соумию, чтобы и она тоже спряталась. Соумия и Раджи залезли в кусты и стали ждать, когда уйдет полицейский.

Она прошептала одному из беловолосых:

— Я дочь Рамачандрана, человека, который ломает дома богачей в переулке Роз.

Никто из них отца ее не знал.

— А что тебе нужно, девочка?

Она произнесла название так, как запомнила его:

— …ерыч.

Один из троих — похоже, он был у них главным — насупился:

— Скажи еще раз.

Соумия повторила то же слово, он кивнул. Потом достал свернутый из газетной бумаги пакетик, постучал по нему пальцем; из пакетика потекла струйка белого порошка, похожего на толченый мел. Беловолосый вытащил из другого кармана сигарету, разрезал ее по всей длине, вытряхнул табак, насыпал вместо него порошок и снова скрутил сигарету. Потом поднял ее перед собой и протянул свободную руку к Соумии:

— Двадцать рупий.

— У меня только девять, — сказала она. — Возьмите девять.

— Десять.

Она отдала ему деньги, забрала сигарету. И тут ее посетило страшное сомнение.

— Если вы взяли с меня лишнее, если надули, мы вернемся сюда с папочкой, и он всех вас побьет!

Беловолосые мужчины прижались друг к другу, затряслись и захохотали. У них явно не все были дома. Соумия схватила Раджи за руку и побежала с ним из сквера.

В голове ее мелькали обрывки сцены: она показывает папочке то, что принесла для него из такой дали. А он говорит: «Милая» — как говорил раньше, — пылко обнимает ее, и оба они чуть с ума не сходят от взаимной любви.

Вскоре у нее начало жечь левую ногу, и она согнула пальцы ступни, вгляделась в них. Раджи требовал, чтобы сестра несла его на руках, — в общем-то, это честно, думала Соумия, мальчик вел себя сегодня совсем неплохо.

Снова пошел дождь. Раджи расплакался. Она целых три раза пригрозила бросить его, а один раз и вправду бросила и прошла целый квартал, прежде чем он бегом догнал ее и сказал, что за ним погнался огромный белый дракон.

Они залезли в автобус.

— Билеты! — крикнул кондуктор, но Соумия, подмигнув ему, сказала:

— Большой Брат, довезите нас бесплатно, пожалуйста…

Кондуктор улыбнулся и разрешил им постоять у задней двери.

Когда они возвратились в переулок Роз, темень стояла уже непроглядная. Во всех особняках светились окна. Прораб сидел под своей газовой лампой, разговаривая с одним из рабочих. Дом стал ниже ростом — все его поперечные балки были отпилены.

Увидев детей, прораб закричал:

— Опять в окрестностях попрошайничали?

— Нет, не попрошайничали.

— Не ври! Вас целый день не было — чем еще вы могли заниматься? Только попрошайничать в переулке Роз!

Соумия презрительно приподняла верхнюю губу:

— Вы бы сначала спросили, попрошайничали мы там или нет, а потом бы уж и ругались!

Прораб смерил их гневным взглядом, но ничего не сказал, пораженный логикой девочки.

Раджи понесся вперед, выкликая мать. Дети нашли ее одиноко спящей, не сняв мокрого от дождя сари. Раджи подскочил к матери, боднул лбом и принялся, чтобы согреться, потираться о нее, точно котенок; спящая женщина застонала, повернулась на другой бок и стала рукой отталкивать Раджи.

— Амма, — тряс он ее, — амма! Я есть хочу! Соумия меня за весь день ничем не кормила! Заставляла ходить, в автобусы лезть, и все без еды! Белый человек дал ей сто рупий, а она мне ни поесть, ни попить не купила.

— Не ври! — прошипела Соумия. — А печеньки?

Но он продолжал трясти мать:

— Амма! Соумия мне целый день есть-пить не давала!

Дети подрались. Но тут чья-то рука легонько хлопнула Соумию по плечу:

— Милая.

Увидев отца, Раджи глупо ухмыльнулся и отскочил к матери. Соумия с отцом вышли из палатки.

— Ты принесла, милая? Принесла это?

Соумия глубоко вздохнула.

— Вот, — сказала она и вложила в его ладонь пакетик.

Отец поднял пакетик к носу, понюхал, а затем сунул за пазуху; Соумия увидела, как его руки опустились под саронгом до самого паха. Потом он выпростал одну руку. И Соумия поняла, что ее ждет, — отцовская ласка.